Дойти и рассказать - Страница 41

– Расстояния здесь, конечно, не особо большие в любой конец. Но нам… Знаешь, Шалва, официально говоря – чёрт его знает. Но по моим прикидкам – ночь нормального бега.

– Нормального не получится. – Тот показал пальцем на свой бок и с кривой улыбкой пожал плечами – сам, мол, видишь.

– Даже при этом. Нас машина здорово выручила. И вообще, как говорил упавший с небоскрёба ковбой, пролетая мимо второго этажа: «пока всё идёт неплохо»…

Посмеялись. Потом помолчали оба. Николаю хотелось задать вопрос о том, что чувствует Шалва в отношении убитого чечена-конвоира, но он так и не открыл рот, задумавшись о своих собственных ощущениях. Убитый им водитель машины был вроде бы таким же, как и все остальные, что доказывалось пистолетом в бардачке, но лично он ни самого Николая и никого из тех, кого он знал, не бил, не мучил, не пытал. Так что, с точки зрения собственной совести, сейчас, по прошествии полусуток, когда и машина, и её бывший хозяин остались далеко позади, всё это выглядело не очень красиво. Грязно выглядело, плохо. Совершенно в стиле местных жителей, с которыми Николай ставить себя на одну доску не хотел. А вот пришлось всё же.

Стараясь силой заставить себя отвлечься от противных мыслей методом Скарлетт О'Хара, то бишь пообещав себе подумать об этом завтра, он вгляделся в шевелящиеся губы товарища. Молится, что ли?

Перехватив взгляд, тот улыбнулся и продолжил с полуслова, словно включив звук:

…Я уехал от Фридона и, скитаясь в зной и стужу,
Вместе с верными рабами обошёл моря и сушу.
Но вестями о царевне исцелить не мог я душу,
И подобен стал я зверю, а не доблестному мужу…

– «И подобен стал я зверю…» – повторил за ним Николай последнюю строчку. – Это про нас?

– Про нас, – засмеялся Шалва. – Это было написано столько лет назад, что тогда ещё Москвы не было, не то что России. Нас в школе на двух языках заставляли учить, вот и всплыло. Про себя-то я по-грузински…

Николай слушал лежа, положив голову на руки, и Шалва читал и читал стихи, лишь изредка останавливаясь, чтобы вспомнить одно или два слова.

…Дэвы высекли пещеры посредине этих скал,
Я нашёл их и чудовищ перебил и разогнал,
Но рабы мои погибли, не спустив своих забрал, –
Злобный рок меня, скитальца, снова кровью запятнал…

…Я вернусь без промедленья, не останусь долго дома.
Наблюдай, чтоб не скитался витязь в чаще бурелома.
Мне двух месяцев довольно, ведь дорога мне знакома.
Не приду, так, значит, буду я убит ударом грома…

Когда Шалва закончил, они оба долго молчали. Уже начинало холодать, солнце ушло куда-то в сторону и тени ползали по оврагу вместе с ветром, переворачивая и сбивая в кучки сухие листья.

– Всё про то же, что и сейчас, – наконец прервал молчание бывший бригадир. – Про рабов и про то, что надо вернуться.

– Надо, – глухо согласился Шалва. Лицо у него за секунду изменилось, потеряв то высокое, одухотворенное выражение, которое было на нём, когда он читал стихи, и Николай даже пожалел, что вообще сказал эти слова. – Только мы с тобой не особо на Тариэла с Нурадин-Фрид оном похожи…

– Главное – до своих добраться, а там уж разберёмся, кто Фридон, а кто не Фридон. Если в таком темпе пройдём остаток пути и всё, тьфу-тьфу-тьфу, будет нормально, то завтра-послезавтра от этого гадюшника может уже пепла не остаться.

Николай аж зубами заскрипел, настолько яркой и пронзительной была вставшая перед его глазами картина: стальные туши бронетранспортёров среди домов проклятого села, оскаленные трупы моджахедов вдоль испятнанных пулями стен и треск огня, пожирающего всё вокруг.

– Я знаешь, что хотел сказать… – он начал говорить, ещё держа эту картинку перед глазами, и пришлось коротко мотнуть головой, чтобы сбросить её на время. Это удалось. Пока. -…Меня жутко одно обстоятельство злило всё время. Глупость, конечно, но…

Шалва смотрел молча, не торопя, и Николай пожав плечами, стал говорить дальше.

– Я всю жизнь гитару любил, хотя сам играть не умею и научиться не смог – ну, способностей даже малейших нет. Но вот как-то слушаю я радио, и там такая мелодия идёт… – он сделал движение пальцами обеих рук, как будто перебирал струны. – Невероятное исполнение было, такая музыка! И я не знаю, кто это. Ну, там передача закончилась, не назвали, естественно, кто это был, а я всё мучаюсь. Неделями ходил, размышлял – кто так мог сыграть. Пако де Лусия – но все-таки не очень похоже, к тому же я его всего знаю, так что не то. Сеговия? Он виртуоз, но такой сухой, что сразу чувствуешь… Ди Меола ближе к Сеговии, Пако Пена не дотягивает, Маноло Санлукар, Батиста, Лео Котке, который совсем иначе играет, – хожу, как дурак, и перебираю всех. Решил, что это наш Горячев, но чёрт его знает, как оно на самом деле… Я сначала помнил, какой это день был, какая станция, и хотя вроде бы понимал, что никогда не узнаю, но как-то приятно было думать, что могу позвонить, выяснить что-то, и мне скажут – кто это был. А здесь я осознал как-то сразу, что это всё, что никогда даже малейшего шанса у меня не появится узнать, кто это играл, и так стало больно… Я понимаю, что ерунда, что вокруг настоящее горе, и смерть, и ребят убивали, но…

Он махнул рукой, не собираясь заканчивать мысль. Шалва кивнул, и они снова замолчали. До вечера им удалось по очереди вздремнуть ещё по паре часов, просыпаясь от звучного бурления в пустых кишках, но свободного времени оставалось всё же слишком много. Расслабившись после сна, греясь последним следом уходящего вместе с солнцем тепла, Николай лежал, бездумно глядя в переплетение веток, и размышлял о сюрреалистичности произошедшего и о том, как причудливо перетасовало их одинаковые поначалу судьбы. С самим похищением, с рабством, с каждодневным унижением и насилием, даже с кровавым пунктиром смертей он не то чтобы свыкся, но воспринимал это уже как нормальное или хотя бы понятное. Другое дело, что ему так и не удалось осознать в реальных, понятных самому себе формулировках то, почему всё это произошло – с ним и остальными, поимённо. Почему именно так, а не в другой комбинации? Почему убили Алексея, а не Игоря? Удержать желание огрызнуться хотя бы молчаливой полугримасой удавалось не всем и не каждому, но убили именно его, самого мягкого и спокойного парня из всех не сломавшихся.