Дойти и рассказать - Страница 19

Усам, когда приезжал в отряд договариваться о «вахте», не соврал, по крайней мере, в одном – работа здесь была. Был и «растворный узел» – положенная набок на козлы бочка из-под солярки с прорезанным в боку закрывающимся окошком и изогнутым металлическим прутом, приваренным к торцу. На неё стоило ставить самого, наверное, бесполезного для основной работы бойца – но такого, который мог бы её крутить. Песок был навален кучей, а цемент хранился в том самом деревянном коробе под шифером, на который «Турпалу» (если это всё же было именем) указывал один из конвоиров. Вода во дворе тоже была – колодец без ворота, с привязанным за верёвку к колышку мятым жестяным ведром.

– Вот это да!… – присвистнул кто-то из ребят, когда они сбросили с шифера кирпичные обломки и оттащили в сторону пару листов. Цемент был в бумажных 50-килограммовых мешках, что радовало. На мешках стояли блеклая чернильная маркировка завода, марка «кг на см» и даты расфасовки – всё на русском языке. Дата соответствовала марту этого года. Значит, четыре месяца назад этот цемент ссыпали в мешки где-то в глубине России и оттаранили на какой-то склад, и с тех пор они как-то успели проделать путь в мятежную республику.

– Помощь по восстановлению народного хозяйства – Николаи сморщился от цементного запаха и вполголоса выругался. Это даже не было смешно.

– Ладно, – он отряхнул побелевшие рукава строевки и распрямился. – Пару мешков вытягиваем и волочём к бочке, чтоб лежали. Потом посмотрим, куда кирпичи кидать. Это на день работы. – Выслуживаешься, сука? – поинтересовался один из стройотрядовцев. Голос был тот же самый, что у парня, который сцепился с Алексом в подвале. На этот раз «заткнись» никто не сказал, все смотрели на него. Судя по всему, большая часть народа сейчас решала, стоит признать Коляна бригадиром или заявить, что всё это осталось в прошлом, как блины по субботам, ранги отрядного «стариковства» и какая-либо ценность старшинства по курсам института.

– Я вот что тебе скажу, Слава… – Николай старался говорить вполголоса, чтобы не услышали сидящие в оконных проёмах дома, метрах в пятнадцати от них охранники. – Ни драться с тобой, ни объяснять что-то я не собираюсь. Да мне сейчас и не справиться ни с кем. Причём именно потому, что я, по крайней мере, пытался что-то сделать, а не лежал плашмя… Теперь у нас нет ни вахты, ни бригады. Мне ничего от вас не нужно. Я хочу, чтобы зажили мои ноги, чтобы я мог попробовать ещё раз. Для этого мне требуется, чтобы меня неделю никто не бил. И особенно – чтобы в меня никто не стрелял. Если ты называешь это выслуживанием – командуй. Я слова против не скажу, обещаю. С бандюками будешь сам разговаривать.

– Ладно, замяли…

Это сказал не Вячеслав, а Игорь, сам же говоривший просто отвернулся, ничего не ответив. И то хлеб. Несколько человек просто кивнули, соглашаясь, пара чуть хлопнула его по плечу – давай, мол, руководи дальше. Их было теперь двенадцать человек, включая Ирочку, и по крайней мере часть была с ним согласна. Это давало некоторую надежду и позволяло хоть как-то дышать.

Выстроив ребят растянутой цепочкой от кирпичной кучи до пандуса, Николай встал в середину. Ни на что более серьёзное по работе, чем перекидывание справа налево лёгких бордово-красных кирпичей, непрерывным потоком перемещающихся со двора на недостроенный второй этаж, он не был сейчас способен. Работа была единственной нормальной, здоровой вещью в окружающем безумии, и она неожиданно оказалась в радость. С одной стороны, глупо и стыдно работать даром, за страх, под стволами по-прежнему стерегущих их автоматчиков – но, с другой стороны, как раз сейчас их, монотонно перекидывающих кирпичи, никто не бил. Два человека подбирали целые огнеупоры из кучи, два человека на другом конце цепочки принимали их и складывали вдоль стены, остальные стояли между ними и совершали волнообразные движения руками и всем торсом, не давая плывущим над землёй трёхкилограммовым кускам обожжённой глины замедлиться ни на секунду.

– Кирпич пошёл… – иногда покрикивал Николай, уравнивая темп, и минут через пятнадцать такой работы охранники, смеясь, начали его передразнивать: «Пошёл кирпич, пошёл!». На них никто не обращал особенного внимания, насколько это было возможно. Строевки скинули почти все – кроме разве что Иры, и конвоиры перебрались в оконный проём, обращённый на их цепочку спереди, чтобы, посмеиваясь, следить за её ходящей под натянутой майкой грудью.

Ещё полчаса – и под забравшимся ещё выше солнцем бойцы начали скидывать с себя футболки и рубахи, в которых вечером вчерашнего дня выезжали из Горькой Балки. Быстро всё-таки это всё произошло. Один день – и из члена общества ты превратился даже не в батрака, а в примитивного раба. Нудная, успокаивающая нервы работа вроде бы позволяла об этом забыть, но, поднимая каждые несколько минут залитые потом глаза, Николай всякий раз видел в пяти метрах перед собой ухмыляющиеся рожи, с удовольствием выпускающие клубы сигаретного дыма. Ох, как я вам желаю, ребята, не дожить до рака лёгких…

Сам Николай свою футболку, пропитанную разъедающим многочисленные ссадины и царапины потом, снимать не стал. Сукровица уже приклеила её к коже десятками крепких узелков, превратив выцветшую голубую эмблему университета Сан-Антонио в почти камуфляжный рисунок. Стараясь отключиться от регулярно вспыхивающих там и тут очагов боли, он пытался уйти в ритм плавных качающихся движений, но это получалось плохо – всё тело болело, и с этим ничего нельзя было поделать. Всё же, судя по ощущениям, сами ребра остались целы. Молодые и пока упругие хрящи выдержали. Через пару лет подобные забавы будут обходиться уже не так легко. Конечно, если эти пару лет удастся прожить. Что-то подсказывало Николаю, что «текучесть кадров» в данной части суши должна быть очень немаленькой. Это чувство, наверное, называлось здравым смыслом.